— Я не домработница и не нянька для твоей мамы, — сказала я, бросив на стол мокрую тряпку. — Не собираюсь кормить её, стирать за ней и выполнять каждую прихоть.
Андрей медленно оторвался от телефона, словно только сейчас заметил, что я рядом.
— О чём ты? Мама просто попросила помочь…
— Помочь? — я горько усмехнулась. — Андрей, она живёт с нами полгода. Шесть месяцев! За это время она ни разу не заварила себе чай, не постирала свои вещи, даже тарелку после еды не помыла.
— Ну, она уже не молодая…
— Не молодая? Ей шестьдесят два. Моя мама в её возрасте и огород держала, и за внуками ухаживала. А твоя не может даже пыль вытереть.
Он отложил телефон и устало провёл руками по лицу.
— Лена, не начинай опять. У неё проблемы с сердцем…
— Да, я помню. Особенно хорошо она себя чувствовала вчера, когда два часа шла по магазинам, а потом обвинила меня в том, что плохо погладила её блузку.
Я села напротив него, чувствуя, как давит на плечи накопленная усталость.
— Я работаю не меньше тебя. Встаю в шесть утра, прихожу домой в восемь. А что вижу? Твою маму на диване с пультом, гору грязной посуды и записку: «Лена, приготовь что-нибудь вкусненькое. Твоя Валентина Петровна».
— Она просто не привыкла быть сама по себе. Отец всю жизнь о ней заботился…
— Тогда пусть привыкает. Или переезжает к кому-то, кто готов за ней ухаживать.
Андрей резко встал.
— Как ты можешь так говорить? Это же моя мать!
— А я? Я что — не твоя жена? Мне тоже нужно внимание, поддержка. Когда ты в последний раз спросил, как у меня дела? Когда мы в последний раз просто разговаривали?
— Мы же сейчас говорим.
— Мы спорим из-за твоей мамы. Это не разговор, это изматывающая война.
Я подошла к окну. За стеклом медленно падали осенние листья. Так же неумолимо рушился и наш брак.
— Помнишь, какими мы были пять лет назад? — тихо спросила я, не поворачиваясь. — Мечтали о детях, о доме, о путешествиях. А теперь вся наша жизнь — это выполнение капризов твоей мамы.
— Лена…
— Подожди. Вчера она сказала, что я плохо готовлю. Позавчера — что не умею убирать. На прошлой неделе заявила, что настоящая жена должна гладить мужу рубашки каждый день. Знаешь, что я ответила?
Он молчал.
— Сказала, что настоящая свекровь не учит невестку, как быть женой. А она ответила: «Иначе ты никогда не станешь настоящей женой».
— Мама не хотела тебя обидеть…
— Андрей! — резко обернулась я. — Она делает всё, чтобы я ушла из этого дома. А ты это видишь и ничего не меняешь.
— Это неправда.
— Неправда? А когда она при твоих друзьях сказала, что я плохая хозяйка? Когда намекнула моей маме, что я не готова к материнству? Когда…
— Хватит! — перебил он. — Перестань унижать мою мать!
— Я не унижаю. Я называю вещи своими именами. И главное — ты каждый раз выбираешь её, а не меня.
Тишина повисла в комнате. Только тикали часы на стене.
— Это нечестно, — прошептал Андрей. — Не нужно ставить меня перед выбором.
— А она может? Потому что именно этим она и занимается — каждый день, каждым словом показывает, что я здесь чужая.
Я прошла на кухню, включила чайник. Руки дрожали.
— Сегодня встретила Марину из школы, — сказала, доставая чашки. — У неё двое детей, квартира в центре, муж водит в театр каждые выходные. А я… в тридцать лет стираю чужое бельё и выслушиваю наставления, как правильно варить борщ.
Андрей вошёл следом.
— Давай ещё раз поговорим с мамой. Объясним ей…
— Что объяснять? Что у меня тоже есть чувства? Что я — не бытовая техника? Мы уже пробовали. Что изменилось?
— Может, ей нужно время…
— Время? Мне нужно время! На себя, на нас, на нашу жизнь. А не на то, чтобы гадать, какое настроение у твоей мамы сегодня.
Чайник закипел. Я налила воду. Пар поднимался, как мои давно забытые мечты.
— Что ты предлагаешь? — спросил Андрей.
— Пусть найдёт отдельное жильё. Или сиделку. У неё есть пенсия, есть сбережения.
— Лена, она же одна…
— А я что — не одна? Муж на работе или с мамой, выходные — стирка и уборка, вечера — попытки угодить женщине, которая меня не принимает.
— Она тебя не ненавидит…
— Нет? А вчера сказала, что я зря время трачу в интернете, вместо того чтобы заниматься домом. Андрей, я читала новости! После десяти часов на работе!
Мы молчали, пили чай. За окном стемнело. По асфальту метались жёлтые листья.
— Кажется, мы стали чужими, — сказала я.
— Не говори так.
— А когда ты в последний раз просто обнял меня? Когда мы смеялись? Когда строили планы?
Он поставил чашку.
— Всё изменилось, когда мама приехала.
— Да. И не в лучшую сторону. Я не узнаю тебя. Ты стал… безвольным. Боишься сказать матери лишнее слово.
— Я не боюсь. Просто не хочу её расстраивать.
— А меня? Мои слёзы тебя не трогают?
— Трогают, но…
— Но что?
— Ты моложе, сильнее. Ты справишься. А мама…
— А мама? Слабая и хрупкая? Андрей, она тридцать лет управляла отделом в банке! Сама говорила, что подчинённые её боялись. Она не слабая — она играет слабую.
— Ты несправедлива.
— Тогда ответь: что хорошего она сделала за полгода? Чем помогла? Как облегчила нашу жизнь?
Он молчал, крутя в руках чашку.
— Не можешь? Тогда скажу я: ничего. Только потребляет — наше время, деньги, нервы.
— Лена…
— А что плохого сделала я? Чем заслужила такое отношение?
— Ты ничего плохого не сделала.
— Тогда почему ты защищаешь её, а не меня?
Этот вопрос повис в воздухе. Андрей опустил голову. И я поняла: он боится. Боится её слёз, обид, неодобрения. Всю жизнь он боялся расстроить маму — и так и не научился быть мужем.
— Знаешь, — сказала я, вставая, — я устала. Устала от этих разговоров, от ощущения, что я виновата за то, что хочу нормальной жизни.
— Что ты хочешь?
— Я поеду к маме. Мне нужно подумать.
— Лена, не надо. Мы всё решим.
— Решим? Как решали три месяца назад? Ты не меняешься. Ты ждёшь, что я смирюсь.
— Это неправда.
— Правда. И самое страшное — я уже начинаю верить, что, может, я и вправду плохая жена, раз не могу ужиться со свекровью.
Я направилась к двери.
— Лена, подожди. Давай завтра поговорим с мамой…
— Нет. Я больше не буду «пробовать». Либо ты сам разберёшься, либо…
— Либо что?
— Либо я сделаю это за тебя.
В спальне я начала собирать вещи. Руки действовали механически, в голове — картины последних месяцев: завтраки, стирки, уборки, замечания. И его вечное: «Потерпи чуть-чуть».
— Ты действительно уезжаешь? — он стоял в дверях.
— Да.
— На сколько?
— Не знаю. Пока не пойму, что делать дальше.
— А наш брак?
Я посмотрела на него.
— Наш брак уже на грани. Я просто решаю — стоит ли его спасать.
— Не говори так.
— А как мне говорить? Мы стали соседями. Ты говоришь со мной только о быте или когда я начинаю протестовать.
Я взяла сумку и пошла к выходу.
— Лена! Что сказать маме?
— Правду. Что твоя жена больше не хочет быть прислугой в собственном доме.
— А если спросит, когда ты вернёшься?
— Скажи: зависит от неё.
Я уже надевала куртку, когда из гостиной появилась Валентина Петровна. Халат, небрежный пучок, взгляд — наигранно удивлённый.
— Лена, куда это ты в такой час?
— К маме.
— Что-то случилось?
— Да. Я больше не буду прислугой.
— О чём ты? — нахмурилась она.
— О том, что полгода я выполняю за вас всю работу — готовлю, стираю, убираю, терплю критику. А в ответ — только недовольство.
— Я никогда не просила…
— Не просили? А кто оставляет записки с просьбами? Кто складывает бельё, зная, что я его постираю? Кто каждый день находит, что «сделано не так»?
Она растерялась, переводя взгляд на сына.
— Андрюша, что происходит?
— Мам, потом поговорим, — тихо сказал он.
— Нет, — твёрдо сказала я. — Говорите сейчас. При мне. Расскажи ей, Андрей, что ты чувствуешь, когда она критикует твою жену. Что думаешь, когда она учит меня жить.
— Лена, не сейчас…
— Сейчас! Потому что потом будет поздно.
— Довольно! — резко сказала Валентина Петровна. — Я всё поняла.
Она выпрямилась.
— Значит, я здесь лишняя.
— Валентина Петровна…
— Нет. Всё ясно. Молодой семье свекровь не нужна. Я понимаю.
— Дело не в том, что вы здесь не нужны, — сказала я. — Дело в вашем поведении.
— В каком? — нахмурилась Валентина Петровна.
— Вы ведёте себя как хозяйка в чужом доме. Как человек, которому позволено всех учить и командовать.
— Я никем не командую!
— Нет? А вчерашняя записка: «Лена, купи хорошее мясо, приготовь котлеты, как я тебя учила»? А позавчерашняя: «Андрюша любит, когда рубашки накрахмалены»? А та, что на прошлой неделе: «Настоящая хозяйка моет полы каждый день»?
— Я просто хотела помочь…
— Помочь — это делать вместе, а не указывать другим, как жить. За полгода вы ни разу не заварили себе чай, не помыли за собой чашку. Помощь — это участие, а не контроль.
— Но я же не мешаю вам…
— Мешаете. Вы мешаете нам быть семьёй. Мешаете мне чувствовать себя хозяйкой в собственном доме. Мешаете нашему браку.
Она побледнела.
— Значит, вы хотите, чтобы я ушла?
— Я хочу, чтобы вы вели себя как гостья, а не как глава семьи. Либо чтобы жили отдельно.
— Андрюша? — она обернулась к сыну.
Андрей молчал. Лицо его было напряжено — он стоял на перепутье, и каждый его вздох звучал как мольба.
— Мам, может, Лена и права… Может, тебе действительно стоит найти свою квартиру. Мы поможем, конечно.
— Что?! — она посмотрела на него так, будто он ударил её. — От собственного сына…
— Мам, прошу, не драматизируй.
— Драматизирую? Меня изгоняют из дома сына, а я драматизирую?
— Никто вас не изгоняет, — устало сказала я. — Мы просто хотим жить как нормальная семья.
— А я что — не семья?
— Вы — семья для Андрея. Но не для меня. И пока вы этого не поймёте, ничего не изменится.
Я взяла сумку и направилась к двери.
— Лена, подожди! — окликнул меня Андрей.
— Подожду. Но не бесконечно.
— Что ты хочешь от меня?
— Твоего решения. Не маминого, не моего — твоего.
— А если я выберу не то, что ты хочешь?
— Тогда мы оба поймём, что уже не те люди, которыми были.
Я вышла и закрыла дверь. В подъезде было тихо, пахло осенью и старым домом. Я достала телефон и вызвала такси.
За дверью слышались приглушённые голоса. Сын оправдывается, мать обижается. Обычная сцена, в которой я больше не участвую.
Такси приехало быстро. Я села на заднее сиденье, назвала адрес маминого дома. Водитель — мужчина лет пятидесяти — посмотрел на меня в зеркало.
— Поругались с мужем?
— Со свекровью.
— А, понятно. Классика.
— Да уж.
— Знаешь, дочка, — сказал он, трогаясь с места, — я своей жене тридцать лет назад дал выбор: «Либо твоя мама, либо я». Выбрала меня.
— А тёща?
— Три года не разговаривала. Зато жена рядом до сих пор. А если бы выбрала маму — разошлись бы. В браке не должно быть третьего, особенно если этот третий — в голове.
Я смотрела в окно. Город плыл мимо — жёлтые огни, пустые улицы, тени за окнами. Где-то там другие семьи переживали свои кризисы. Кто-то мирился, кто-то расставался, кто-то просто жил.
— А ваша тёща была плохой?
— Нет. Просто привыкла быть главной. А в молодой семье — свои правила. Свои границы. Если их нет, начинается не жизнь, а война за территорию.
Мы подъехали. Я расплатилась и пошла к подъезду. На пятом этаже горел свет — мама ждала.
— Лена? — открыла она удивлённо. — Что случилось?
— Просто надоело быть прислугой в собственном доме.
Она молча пропустила меня, как всегда — без лишних слов. Понимала с полуслова.
— Чай?
— Буду.
Сели на кухне, как в детстве, когда я прибегала к ней с проблемами.
— Рассказывай, — сказала она просто.
И я рассказала всё. О полугоде под гнётом чужих требований, о записках, критике, о том, как Андрей молчит, выбирая не между нами — а между своей виной и своей мамой.
— Понятно, — сказала мама. — А что дальше?
— Не знаю. Устала бороться.
— А любишь его?
Я замерла. Люблю? Или просто привыкла к привычке быть женой?
— Не знаю. Я любила того Андрея, который был до её приезда. А этот… он будто исчез.
— Дать шанс измениться?
— Мам, я полгода даю этот шанс. Сколько можно терпеть, чтобы не сломаться?
— Сколько сможешь. Но помни: когда терпение ломается — оно не склеивается. После него уже не бывает «как раньше».
На следующее утро позвонил Андрей.
— Лена, как ты?
— Нормально.
— Мы с мамой поговорили. Она согласилась искать квартиру.
— Правда?
— Правда. Но ей нужно время. Несколько недель.
— Хорошо. А пока?
— Пока она обещает не вмешиваться и помогать по дому.
— Андрей, ты понимаешь, что это не решение? Это отсрочка.
— Понимаю. Но это хотя бы начало, да?
Я молчала. Был ли это шаг вперёд — или очередная попытка сгладить конфликт, не решая его?
— Вернись домой. Пожалуйста.
— Вернусь. Но если ничего не изменится — это будет конец.
Через три дня я вернулась. Валентина Петровна встретила сдержанно, но без привычного холода.
— Лена, я… хочу извиниться.
— За что?
— За то, что была слишком властной. Не хотела тебя обидеть.
— Спасибо.
— Я начну искать квартиру. Андрюша уже нашёл риэлтора.
Две недели спустя всё выглядело иначе. Она убирала за собой, готовила обед, не делала замечаний. Но было видно — ей это даётся с усилием. Как будто она переучивалась быть собой.
А потом она заболела. Сначала просто недомогала, потом — температура, диагноз: воспаление лёгких.
— Лена, — сказал Андрей вечером, — маме нельзя переезжать. Ей нужен уход.
— Понимаю.
— Поможешь?
Я посмотрела на него. Это был не просто вопрос — это был тест. Последний шанс нашему браку.
— Помогу.
Следующий месяц я ухаживала за ней. Готовила, давала лекарства, проветривала комнату. Без злобы. Без напоминаний. Просто — потому что так нужно.
Однажды она тихо сказала:
— Лена… спасибо.
— За что?
— Что не бросила. После всего…
— Вы — мать моего мужа. Это имеет значение.
— Но я была к тебе несправедлива.
— Была. Но прошлое не вернуть. Важно, что будет дальше.
Когда она поправилась, сама заговорила о переезде.
— Предложили хорошую квартиру, — сказала за ужином. — Рядом с поликлиникой, недалеко от магазина. Переезжаю на следующей неделе.
— Мам, ты уверена? — спросил Андрей.
— Уверена. Лена права. Молодой семье нужно своё пространство.
Она посмотрела на меня.
— Я хочу, чтобы вы были счастливы. Оба.
В день переезда мы перевозили вещи вместе. Она была спокойна. Даже улыбалась.
— Знаешь, — сказала она, расставляя книги на полках, — всю жизнь боялась остаться одна. А теперь понимаю: одиночество — это не про расстояние. Это про зависимость. А я хочу быть независимой.
— Вы не будете одна. Мы будем приезжать. Звонить.
— Я знаю. Но это будет по желанию, а не по обязанности. И это важно.
Вечером мы остались дома вдвоём с Андреем.
Впервые за полгода.
Тишина была не тяжёлой, а тёплой.
Как будто мы снова стали семьёй.
И, может быть, теперь — по-настоящему.
