Бабка Марья собралась в дом престарелых добровольно, и оказалась там два года назад. Здоровье просело, и решение казалось разумным. Давление скакало порой аж за 200. Гипертонический криз едва не уложил ее насовсем, и баб-Маня поняла: жить осталось пару месяцев. Хватит уже, отпрыгала свое.
В доме престарелых она умудрилась влюбить в себя весь персонал. Ее прозвали оптимисткой, юмористкой, характер у старушки был неспокойный. Но скисать она не давала ни себе, ни другим. Персонал боевую старушку любил и ценил, кое-кто до сих пор ей звонит. А все за ясную голову, хорошую память и упрямо позитивный настрой. Зовут обратно, но бабка только машет:
Никогда. Разве что силой затащите.
Пока болталась по казенным домам, бабуля поняла: рано она засобиралась в последний путь. Беда, как всегда, в лишней экономии. Нашла неподалеку кучу сваленного ненужного ДСП да приспособила печку топить.
Вот и дышала токсинами от клея.
Опилки-то химией клееные, напускала каждый день углекислого газа и другой дряни домой, постоянное отравление списала на старость, на плохое самочувствие…
Но в стардоме оказалось куда хуже, сбежала на утро домой.
Решила, лучше умрет.
Подобрали ей другой дом престарелых, там она провела больше полугода. Отлежалась, отдохнула немного – нет. Не сидится ей в последнем приюте. Жизнь за окном манила.
И вот она в новом домике. Для нее новом, а вообще-то это развалюха на окраине поселка. Но бабушке тут дышится легче, чем в доме престарелых, пропахшем хлоркой и болезнями.
Волонтеры нашли эту бабушку восьмидесяти лет, захотели помочь ей обустроиться. А заодно и остальным рассказать: даже в глубокой старости не поздно начинать новую жизнь. Одна, ну и что? Человек рождается один, один и уходит…
Такая молодая душой бабушка
Она словно сказочная, эта бабуля.
Старушка, и домик у нее старый.
Так сегодня выглядит хижина отшельницы, бабы Яги. Но бабуля, пусть и выглядит, как в кино, в сказки не верит. У нее хитроватый взгляд, речь, выдающая провинциалку: напевная, с интересными словечками и прибаутками.
И жизнь, по которой можно изучать историю страны. Ее зацепило всеми событиями: и коллективизацией, и реформами. Побило в перестройку, и это мы еще про войну не вспомнили!
Бабушка трудилась всю жизнь, трудилась на износ, теряла все, даже голодала.
Сама посмеивается:
Дуреха я, как все мы были. Все за фантиками бегали, мотались, верили во всякую ерунду. О себе не думали, по стране скакали… Но всё, хватит болтаться, я нашла свое место, тут буду…
Мария Федоровна не всегда была такой циничной.
Когда-то она была маленькой крестьяночкой, родилась в сороковом на Смоленщине. Чтобы стать ребенком войны.
У матери она была седьмой, последней.
Мать занималась дойкой коров, отец трудился в кузнице. По крестьянскому укладу успевали не только на работу бегать, но и хозяйство вести. Огород опять же, на колхозное рассчитывать не приходилось.
Жили – не барствовали. Но стабильно.
А потом началась война.
Отец погиб, а его даже забрать не успели. Раненых перевозил, бомбежка – и нет его.
Чудом мать выбралась с оккупированной территории, немцы заняли ее почти сразу, в июле. Ехала Маша в Сибирь в теплушках, через всю страну.
Рабочие руки были нужны, а вот на голодные рты край не рассчитывал. Ютились в бараках, голодали, не доедали. Мать по-прежнему доила коров, шла в колхоз по морозу за три километра. Туда и обратно по нескольку раз. И в коровнике не останешься – дома детки. Ей было непросто: безграмотная деревенская женщина на чужбине.
Ждали конца войны с нетерпением, мать рванулась из неприветливой холодной Сибири домой – и зря. Вернулись: ни дома, ни колхоза. Все село выжгли, только разрушенные печки торчат. Озеро, правда, осталось. По контурам пожаров смогли разобраться, где чей дом стоял. Но как отстраиваться? Не до строительства, нужно страну кормить.
А мужчины погибли все.
Крутилась, как могла. Жить стала в соседнем районе, там же при колхозе работа нашлась. Пока восстанавливала документы, скостила младшей два года – пусть пособие платят на ребенка. Оно помогло семье выжить, каждая копейка – возможность накормить, купить обувь…
Кто бы осудил?
Но сейчас Мария Федоровна не отказалась бы от потерянной пары лет. Пенсия могла бы быть ощутимо больше, если бы документы отражали ее истинные 80. Государство доплачивает почти пять тысяч, и для пенсионерки без иных доходов это царский подарок. Она плачет, вздыхает, но доказать ничего не может. До подарков ей нужно продержаться еще года полтора.
А как же стаж? Неужели не хватает на хорошую пенсию?
Баб-Маня посмеивается.
Не понимает молодежь, как мы тогда жили. Работать я пошла в 14, бросила школу. Но кто нам тот стаж высчитывал? Чертили палочки, отмечая трудодни, вот и весь стаж. Трудились наравне с мужиками, работать-то некому было. Кто там уцелел после фронта? Инвалиды были. Так что и пахала на быках, и косила для колхозного стада. Не доучилась в школе, а там уж кто отпустил взрослую девку, работника?
Дома тоже дел хватало. В 16 лет старшая сестра стала инвалидом, надорвалась. Девочка совсем, оказалась на лесозаготовках – и в первый же день нужно было бревна таскать. Там же и села, где стояла. Сама встать уже не смогла.
Принесли домой, а медицина где?
Какая?
За 20 километров врач, а как попасть? И что он, порошок пропишет?
В семье только Манька осталась, остальные братья-сестры разъехались по стране. Мать больная совсем, так что пришлось юной Маше за троих отдуваться. О сестре она хлопотала, по врачам возила – но операции было не добиться. Да и какое влияние у колхозной доярки? Да, стала, как мама доить, только вдвое больше.
Свои коровы, и коровы сестры, ту ведь тоже кормить надо.
А еще огород.
Подработка на почте.
Как-то выкручивалась, чтобы семья выжила.
Личная жизнь
Укрупнять селения советская власть начала с 65-го года. Уж к чему это было нужно – вопрос, но внезапно оказалось: сносят деревушку, где жила Манина семья. Ни дома у них больше нет, ни огорода. Ни даже работы.
На старом месте оставаться было нельзя, да и жить как? На что?
Партия сказала, надо – и вот жителей уже перевезли в другое место, они даже не выбирали новый адрес. Просто оказались в спешно сбитых времянках.
Не утепленных.
Неуютных.
Это поросятам в колхозе условия создавали, иначе подохнут.
О людях так не заботились, пусть крутятся сами.
Маше было 25, она верила в свою страну, как верила в нее вся советская молодежь. Работала не за страх, за совесть. Стала рекордсменкой по надоям.
Была на хорошем счету.
Поэтому рискнула, пошла добиваться справедливости у местных властей, люди действительно жили хуже скота.
До людей начальству дела не было, а вот строптивая девушка с характером могла помешать. Поэтому ее решили деликатно сплавить: дали разрешение на переезд.
Девушки перебрались на Урал, где обосновался брат, зажили там. Но через несколько лет оказалось: от климата сестре стало хуже, медики посоветовали вернуться домой. А правительство решило восстанавливать разрушенные деревни, невыгодно оказалось укрупнение, неудобно.
С работой на родине у Марии сложностей не было: отличные доярки везде нужны. Но вот обещали ей много: и жилье нормальное, и зарплату. Но обещать – не жениться, посмеивается старушка.
В “нормальном” жилье даже спали в шапках, ходили в валенках. А ведь после войны четверть века прошло!
Решили Мария с друзьями податься в Ленинград. В области были неплохие условия. А работы молодежь не боялась. Устроились бы даже без образования. Так и попали под Тосно Машина семья да две соседских.
Там у нее роман случился. Пора было замуж, 35 лет, куда тянуть?
Алкаш, но такой хороший, – посмеивается баб-Маня. – На свидание в подпитии, в кино в подпитии… Я посмотрела – зачем мне такая жизнь, где он вечно в подпитии. Не захотела с ним встречаться.
Но гордая молодая женщина пришлась парню по сердцу, обещал бросить.
Держался до самой свадьбы, и Маша поверила: бросил. Трезвым он ей нравился: трудолюбивый, покладистый.
Только вот прямо на свадьбе жених на радостях дорвался до самогона. Напоздравлялся так, что и ночи брачной не случилось.
Так и запил. От получки до получки жили, как деньги – так загул. Отмечал так, что несколько дней не помнил ничего. Свекровь его на санках увозила домой спать.
Мария от этих пьянок быстро устала, но разводиться не принято было. Как-то пришла свекровка, просит вдвоем из канавы мужа доставать, одна не справляется. Мария Федоровна отказалась: пусть его там спать укладывают, где поили. Пусть замерзает, один раз похоронить дешевле, сколько можно…
Но все-таки развелась: увидела, что муж сестру бьет, пока она должна быть на дойке. Тут у нее нашлись силы, отходила алкаша табуреткой, что месяц работать не мог. Выставила из дома и назад не приняла.
Тот поначалу извинялся, просился домой. Потом озверел, начались угрозы.
Мария Федоровна не стала ждать, пока в нее топор прилетит, собралась с вещами, собрала сестру – и домой.
На родной Смоленщине к тому времени построили фанерный завод, туда и пошла.
Складывала каждую копеечку, пока не хватило на свой домик.
Потом уволилась с опасного производства, стала ткачихой – и прогадала.
В голодные годы перестройки и развала Союза зарплаты не видела. Получали за труд по отрезу ткани, и что с ним делать?
Спасалась огородом, растила лучок на продажу, знакомая торговала на рынке. Выживала, как могла. Когда не стало сестры, Мария Федоровна стала куковать одна.
Она последняя из братьев и сестер. Но у тех хоть племянники остались.
Правда, детям этим старая тетка не интересна, наследства никакого, одна обуза.
Боевой характер
Гипертония навалилась на Марию Федоровну внезапно. Конечно, давление пошаливало, но скачки за 200 серьезнее некуда.
Стало темнеть в глазах, бабушка теряла равновесие, голова кружилось.
Спасение пришло в лице сотрудницы собеса: заметила через забор, что бабушке плохо, а лицо красное. Поняла, тянуть нельзя, отправила подопечную по скорой в больницу.
Успела.
Обошлось без инсульта.
Но баб-Маня пришла в себя, поняла: осталось недолго. Сообщила в соцзащите, что домой не пойдет, пора ей в дом престарелых. Иначе умрет, как собака, одна. А вдруг сразу не найдут?
Дом бабушка продала, вещички с собой прихватила – а их немного можно было брать.
Поехала.
Первый дом престарелых – да мы даже за скотиной в деревне ходили лучше! Дежурная санитарка для мытья мне ногой грязный таз пододвинула, там вода остывшая. Я в таком ноги помыть побрезговала бы. Дали тряпку, мыла хозяйственного брусок – плескайся, ни в чем себе не отказывай!
Бабушка к такому не привыкла: дверь настежь, а ей раздеваться велено. А кто там ходит, никому дела нет. И санитарка тоже уставилась. Откуда бабушке знать, может и насильно тут раздевают?
Поводила мокрыми руками по телу, как смогла. Тряпку трогать не стала, надела халатик на мокрое.
После санобработки подвели к койке, вот теперь твое место, тут и сиди. Пришла медсестра, молча какой-то укол поставила, что вкололи?
Не говорят.
Зато выдали обед: тарелку с размазанной по ней серой кашей. И это первый день!
Бабушка глотала слезы, понимала: тут не выжить. Лучше тут будет только бомжам, умиравшим от холода и голода. И то недолго.
Голодная, она тихонько встала ночью, пошла к бойлеру за кипятком. Но и кипятка ей не дали. Санитарка проснулась, наорала. Мол, есть место, на нем и сиди.
Утром бабушка уже звонила в соцзащиту:
Не заберете – уйду пешком. Это же хуже концлагеря.
Бабушка попросилась в дом престарелых не умирать, а пожить подольше. И во втором это даже казалось возможным.
И персонал приветливее.
И условия поприятнее.
Она держалась до последнего, надеялась прижиться. Ведь умереть она и дома могла, на дом престарелых у нее были другие надежды.
Но, пусть она немного окрепла, ей было тоскливо.
Кто-то живет там год за годом, находит себе занятие, но не баба Маша. Она привыкла быть одиночкой. Сама себе хозяйка, тут она должна была подстраиваться, ей словно воздуха не хватало.
Да и не так просто все: кормили плохо. На просьбу о вкусненьком ссылались на диету, мол нельзя ни фрукта лишнего, ни конфетку. Лекарства в наличии были, но копеечные. что посерьезнее – покупай, бабка, сама. Хочешь жить – деньги найдешь.
Она поначалу удивлялась, почему пациенты еле ползают, за стенку держатся. А потом и за собой стала замечать: силы словно выкачали. А откуда им взяться, если всей еды – каша на воде да компот.
Так не пойдет, – сказала Мария Федоровна самой себе. – Я еще поживу.
Она начала выходить на прогулки.
Заходила в магазин, покупала то сметанку, то яички. Ела овощи, фрукты – и оживала.
Заклеила окна в палате сама, чтобы избавиться от сквозняков. Санитарки-то отмахивались, им словно выгоднее было, чтоб места поскорее освобождались. Тихие старушки напрягали их меньше.
Баб-Маня прожила там семь месяцев, из них последние четыре – боролась каждый день. С системой, а главное – с собой. И думала, думала, куда ей податься, как выбраться из этих стен.
Персонал только смеялся: в 80 лет начать новую жизнь собралась, ты еще замуж выйди… Другие плакали от радости от нее, от зависти, а она обещала: обустроюсь – приедете в гости. Будет филиал дома престарелых на свежем воздухе.
Но и воля не встречала ее с плюшками
Сейчас у бабы Мани можно и чаю на кухне попить. Есть мед, пряники.
Есть чай и кухня.
Воду она греет на печке, но спешить некуда.
Ходит все равно медленно, ноги уже давно отекают, распухают, обуви не подобрать. Но она сама себе сшила, довольна.
Говорит, самочувствие улучшилось моментально, таблетки уже не нужны.
Вспоминает, каким был ее домик, когда она только заехала.
Дело было в феврале, когда страна села на карантин. Заражения были массовыми, кто знает, может и ее бы зацепило. Но в маленькой деревушке судьба была к ней добра.
Денег баба Маша насобирала немного, 300 тысяч. Что-то подкинули племянники, что-то осталось от продажи дома. Подкопилась пенсия, гробовые – вот все это и ушло. В агентстве боевой бабушке подобрали подходящую избушку, показывали фотографии.
Бабушке понравились и яблони у порога, и колодец, и светлое помещение.
Увы, реальная картина была другой.
Грязища, убитый домик. Стены обиты гофрокартоном, потолок закопченный, печку нужно перекладывать.
Это была бытовка, тут не жили. Хозяин коптил куриц на продажу.
А главное – до магазина топать и топать.
А у бабушки:
- Швейная машинка.
- Подушка с одеялом.
- Немного одежды.
Это все, что ей дали в дом престарелых забрать. Да еще и денег нет совсем, все на покупку ушло.
К счастью, мужик-продавец оказался неплохим: оставил ей запас картошки на зиму. Курятину оставил и яиц на месяц вперед.
Соседи тоже откликнулись, пришли с гостинцами. Кто меда принес, кто маслица.
Мария Федоровна поела, успокоилась.
Нашла адрес волонтеров, что к ним приезжали, да написала им. Рассказала, как она дом купила, и что не выжить в нем. Попросила совета, как быть.
Волонтеры боевому духу бабушки поразились. Закупили ей все, что понадобится, нашли добровольцев. И приехали делать ремонт.
Отмыли и покрасили потолки, оклеили обоями стены. Печку привели в порядок, доставили простенький холодильник, вещи какие-то…
Теперь бабушке дома хорошо: есть и ковшик, и кастрюлька. Пенсии хватает и на мыло и на сладенькое.
Телевизор и радио бабуля в доме не держит. А вот мобильник придерживает под рукой в каждую минуту.
Закупила семена, теплица ждет помидорную рассаду. Мария Федоровна про помидоры все знает, так что будет выращивать. Да и продать излишки рассады в деревне несложно. Собирается копить на хорошую теплицу.
Секрет экономии она не скрывает: закупить продукты на месяц вперед и больше не тратиться. Вот и накопится. На долгую жизнь хватит!
