Телефонный звонок прозвучал ровно в полдень, разрезав накрахмаленное ожидание. Людмила Сергеевна торопливо сняла трубку, инстинктивно разглаживая несуществующую складку на праздничной скатерти.
— Вадик? Сынок?
— Мам, привет. Поздравляю.
Голос у Вадима был усталый, приглушенный, полный помех. Как будто он говорил из подвала.
— Мам, ты только не обижайся. Я не смогу. Совсем.
Людмила Сергеевна замолчала. Ее взгляд уперся в розетку сложного салата с креветками, над которым она колдовала пол-утра.
— Как… не сможешь? Вадим, у меня же семьдесят. Юбилей.
— Понимаю. Но тут форс-мажор. Сдача проекта, горят сроки, ты же знаешь эту отрасль. Партнеры звери, на меня все повесили.
— Но ты же обещал…
— Мам, это работа. Это не прихоть. Я не могу сейчас все бросить и подвести людей. Я физически не могу вырваться.
В трубке повисла пауза, наполненная только треском помех.
— Я к тебе на неделе забегу, посидим вдвоем. Обязательно. Ладно? Целую.
Короткие гудки.
Людмила Сергеевна медленно опустила трубку на аппарат.
Семьдесят лет.
Горящие сроки.
Вечер прошел как в тумане. Забегала соседка Лена, принесла плитку горького шоколада «Бабаевский». Посидели, выпили по рюмке коньяка «для настроения».
Людмила Сергеевна пыталась улыбаться, кивала, рассказывала про сериал. Но праздник сжался до размеров ее кухни и потух, не начавшись.
Уже поздно, переодевшись в старый байковый халат, она взяла в руки планшет. Бессмысленно провела пальцем по экрану, открывая ленту Фейсбука.
Мелькают чьи-то дачи, котята, рецепты.
И вдруг — яркое, кричащее пятно.
Страница Вероники, ее невестки.
Новый пост. Опубликовано двадцать минут назад.
Ресторан. «Пушкинъ» или что-то похожее. Золотые вензеля, официанты в белых перчатках, живая музыка и хрустальные бокалы.
Вероника. Ее мать, Полина Андреевна, сияющая, в жемчугах, с огромным букетом алых роз.
И Вадим.
Ее сын, Вадим. В нарядной светлой рубашке, обнимает тещу.
Он улыбается.
Тот самый Вадим, у которого «форс-мажор» и «звери-партнеры».
Людмила Сергеевна увеличила фотографию. Резкость навелась на счастливые, разгоряченные лица.
Подпись под постом: «Отмечаем юбилей нашей любимой мамочки! 65! Решили сдвинуть на выходные, чтобы всем было удобно!»
«Удобно».
Людмила Сергеевна прекрасно помнила, когда у свахи день рождения. На прошлой неделе. Во вторник.
Они сдвинули. На ее юбилей.
На ее семьдесят лет.
Она пролистала карусель фотографий.
Вот Вадим говорит тост, высоко подняв бокал с коньяком.
Вот они все вместе, с Вероникой, громко смеются, запрокинув головы. На столе устрицы и горы закусок.
Работа.
Она смотрела на улыбающееся, расслабленное, довольное лицо сына.
Дело было не в ресторане. И не в букете роз, который был больше, чем она видела в своей жизни.
Дело было во лжи.
Наглой, спокойной, будничной лжи.
Людмила Сергеевна закрыла планшет.
Комната, наполненная запахами несъеденных закусок, казалась нежилой.
Ее семидесятилетие, ее юбилей, был просто неудобной датой.
Днем, который можно было легко подвинуть ради дня рождения тещи.
Утро понедельника встретило ее запахом.
Тонким, кислым запахом не пригодившегося праздника.
Холодец, который она так тщательно готовила, уже не такой свежий. Тот самый салат с креветками обмяк и потек майонезной слезой. Запеченная буженина покрылась скользкой пленкой.
Людмила Сергеевна достала самое большое мусорное ведро.
Она методично, тарелку за тарелкой, соскребала в него свой юбилей.
Свой труд. Свое ожидание.
Вот полетели в пакет рулетики из баклажанов, которые Вадик так любил. Вот — остатки ее фирменного «Наполеона».
Каждый кусок, падавший в черный пакет, отзывался тупой ноющей болью где-то под ребрами.
Это было хуже, чем обида. Это было аннулирование.
Ее просто вычеркнули. Вежливо, со ссылкой на «форс-мажор».
Она вымыла посуду. Вынесла тяжелый, пахнущий предательством мусор.
И стала ждать.
Он же обещал «забежать на неделе».
Телефон зазвонил только в среду.
— Мам, привет! Ну что, как ты? Прости, замотался совсем.
Тот же голос. Будничный, слегка торопливый.
— Я в порядке, Вадик.
— Слушай, я подарок тебе везу. Заскочу минут на пятнадцать, Вероника меня потом забрать должна, у нас билеты.
— Билеты?
— Да в театр этот новомодный. Вероника достала. Ты же знаешь.
Он приехал через час.
Быстро всунул ей в руки тяжелую глянцевую коробку.
— Вот. С юбилеем еще раз.
Людмила Сергеевна посмотрела на изображение. Очиститель-увлажнитель воздуха. С подсветкой и ионизацией.
— Спасибо, — она поставила коробку на пол в прихожей.
— Вероника выбирала. Очень крутая штука, для здоровья полезно.
Он прошел на кухню, налил себе стакан воды прямо из-под крана.
— Мам, а ты чего, поесть нет ничего?
— Я выбросила все. В понедельник.
Вадим поморщился.
— Ну ты даешь. Могла бы мне позвонить, я бы забрал…
Людмила Сергеевна смотрела ему в затылок.
Она (Идеалистка, по классификации базы) до последнего искала ему оправдание. Вероника заставила. Он не хотел. Он не знал.
Но он стоял здесь. И продолжал лгать.
— Вадик.
— А?
— Я видела фотографии.
Он замер, со стаканом в руке. Медленно обернулся.
— Какие фотографии?
— Из ресторана. В субботу. У Вероники на странице.
Лицо Вадима на мгновение дрогнуло, а потом стало жестким. Раздраженным.
— А. Понятно. Ну началось.
— Ты сказал — у тебя работа.
— Мам, господи, какая разница?
— Разница в том, что ты мне соврал.
Вадим поставил стакан на стол с такой силой, что вода выплеснулась.
— Я не врал! У меня была работа! Я разгребал ее до пятницы! Всю ночь не спал!
— А в субботу?
— А в субботу Вероника устроила матери праздник! Ты же знаешь Веронику, ей надо было, чтобы «все красиво»! Я-то тут при чем?
Он повысил голос.
— Я должен был разорваться? Я вообще никуда не хотел! Я устал!
Людмила Сергеевна смотрела на него.
Вот он, ее взрослый сорокалетний сын.
Он кричал на нее, потому что его поймали на лжи.
— Ты мог просто сказать правду, Вадим. Сказать: «Мама, я не приеду, мы идем к Полине Андреевне».
— И что бы это изменило?! — выкрикнул он. — Чтобы ты мне потом неделю мозг выносила?
«Чтобы ты не выносила мне мозг».
Вот и вся причина.
— Мам, это семья. Моя семья. Я должен был там быть. Ты бы хотела, чтобы у меня с Вероникой проблемы начались из-за этого?
Он смотрел на нее почти с ненавистью.
Он защищался. И в этой защите он делал ее виноватой.
В дверях звякнул звонок.
— Вот, Вероника приехала. Все, мам, мне некогда.
Он схватил куртку.
— С прибором разберись, там инструкция. Полезная вещь.
Он выскочил за дверь, оставив ее одну на кухне.
Она смотрела на мокрый след от его стакана на столе.
Узел затянулся.
Ее попытка поговорить, ее «цивилизованный метод», провалился.
Он не просто солгал. Он выбрал ложь как самый удобный способ общения с ней.
А ее юбилей… ее юбилей оказался просто помехой.
Неделя прошла в странном, ватном оцепенении.
Людмила Сергеевна все-таки распаковала подарок. «Полезная вещь».
Она возилась с инструкцией, налила воду в бак, включила в розетку.
Прибор ожил. Загорелась мягкая синяя подсветка, и по комнате поплыл тихий, монотонный гул.
И запах.
Это был не запах. Это было отсутствие запаха.
Воздух в ее квартире, всегда пахнущий чем-то родным — старыми книгами, сушеными травами, ее духами «Красная Москва», которые она капала на лампочку, — стал стерильным.
Медицинским. Мертвым.
Он стал чужим.
Как будто кто-то пришел и вымыл ее дом с хлоркой, стирая все следы ее собственной жизни.
Она пыталась привыкнуть. «Вероника выбирала».
Машина гудела, светилась, «ионизировала». А Людмила Сергеевна чувствовала, как ей становится трудно дышать в этой новой, очищенной атмосфере.
Она открыла форточку, но стерильность не уходила, она просто смешивалась с морозным воздухом, делая его еще более безжизненным.
В воскресенье она решила протереть пыль в серванте.
Руки механически двигались по полкам, пока не наткнулись на рамку.
Фотография. Ей здесь пятьдесят. Вадик, тогда еще студент, обнимает ее. Счастливый, лохматый, с горящими глазами.
На обратной стороне, выцветшими чернилами, его рукой: «Самой лучшей и любимой маме на свете! Твой сын».
Людмила Сергеевна села на диван.
Она смотрела на улыбающегося парня на фото.
И слушала ровный, бездушный гул очистителя воздуха.
Вот ее сын. Настоящий. Тот, кто писал ей записки и дарил мимозы на стипендию.
А вот — «полезная вещь», которую привез чужой, раздраженный мужчина, чтобы она «не выносила мозг».
Подарок, купленный не для нее, а от нее. Чтобы откупиться.
Идеалы, которые она так долго лелеяла, вера в то, что «он хороший, его заставили», рассыпались.
Ее разочарование было полным.
Она увидела ситуацию без эмоций, с пугающей, хирургической ясностью.
Она взяла телефон.
Набрала номер.
— Вадим, здравствуй.
— Мам? Что-то случилось? — в его голосе была привычная настороженность.
— Да. Приезжай, пожалуйста.
— У меня планы, мам. Вероника…
— Приезжай. И забери подарок Вероники.
Пауза.
— Что значит «забери»?
— То и значит. Он мне не нужен. Приезжай.
Она положила трубку.
Он примчался через сорок минут. Злой, красный, с порога.
— Что здесь происходит? Что значит «подарок Вероники»?
Людмила Сергеевна стояла посреди комнаты. Спокойная.
— Он мне не нужен, Вадим. Забери его.
Она указала на прибор, гудящий в углу.
— Ты издеваешься? Это дорогая вещь! Для твоего здоровья!
— Мое здоровье, Вадик, это когда мой сын не врет мне в день моего семидесятилетия.
Он отшатнулся, словно его ударили.
— Опять ты за свое! Я же объяснил!
— Нет. Ты не объяснил. Ты накричал на меня и ушел.
— Да что ты привязалась к этому дню рождения! Ну, посидели у тещи! Что, криминал?
— Криминал — врать, Вадим.
— Я соврал, чтобы тебя не расстраивать!
— Ты соврал, чтобы себе было удобно, — ровно ответила она. — Чтобы не пришлось объяснять, почему мама Вероники для тебя важнее, чем твоя собственная.
Это было прямое попадание.
Он открыл рот, и в этот самый момент у него в кармане зазвонил телефон.
Он выхватил его. На экране высветилось «Котик».
Вадим метнул взгляд на мать, на телефон, и нажал «ответить».
— Да, Ника.
— …
— Я у мамы. Нет, она опять скандал устроила из-за подарка.
— …
— Да не знаю я, что ей надо! Все, я еду, еду!
Он сбросил звонок.
И посмотрел на мать.
Впервые за весь разговор в его взгляде промелькнуло что-то похожее на стыд.
Он стоял между ними — спокойной матерью, которая сказала ему правду, и женой, которая ждала его с «театральными билетами».
— Мам, я… — он запнулся. — Это не так…
— Езжай, Вадим, — сказала она. — Вероника ждет.
Она отошла к окну, давая ему понять, что разговор окончен.
Он постоял еще секунду, дернул плечом, схватил куртку и вылетел из квартиры.
Она осталась в комнате.
Подошла к очистителю и выдернула вилку из розетки.
Мерный гул прекратился.
В ее дом вернулись ее запахи.
Прошло два дня.
Коробка с «полезной вещью» стояла у порога, как упрек.
Вадим не звонил. Он не приехал забрать ее. Он ждал, что она «остынет» и смирится.
Людмила Сергеевна поняла, что он не приедет.
Она взяла телефон и набрала службу доставки.
Продиктовала адрес. Офисный центр класса «А», где Вадим занимал должность начальника отдела.
Она заплатила за курьера, и двое парней молча вынесли тяжелую глянцевую коробку.
Она закрыла за ними дверь.
Действие было совершено. Молчаливый, но решительный жест.
Она возвращала не вещь. Она возвращала им их стерильный мир, их ложь, их откуп.
Вечером раздался звонок.
Людмила Сергеевна сразу поняла, кто это. Номер Вероники.
Она подняла трубку.
— Людмила Сергеевна? — голос невестки звенел от плохо скрываемой ярости.
— Да, Вероника.
— Что это значит? Вы вернули подарок? Курьер притащил его прямо в офис Вадима! Все секретари видели!
— Он мне не подошел.
— Не подошел? Мы за него двадцать тысяч отдали! Это был подарок от нас!
— Подарок, Вероника, это когда от души. А не для того, чтобы откупиться за ложь.
В трубке на секунду воцарилось ошеломленное молчание.
— Да как вы смеете! — взвизгнула невестка. — Вадим из-за вас чуть проект не завалил, пахал как проклятый, а вы… Вы всегда были эгоисткой! Вечно вы всем недовольны!
«Вы всегда были эгоисткой».
— Всего хорошего, Вероника.
Людмила Сергеевна нажала «отбой».
Она знала, что сейчас происходит там.
Знала, какой скандал Вероника закатывает ее сыну.
Но впервые в жизни ей было все равно. Она отсекла эту гнойную нить.
Он приехал поздно. Ближе к полуночи.
Сам.
Один стук в дверь — тихий, почти виноватый.
Она открыла.
Вадим стоял на пороге. Не тот злой, красный мужчина, который кричал на нее в воскресенье.
А ее Вадик. Усталый, осунувшийся, с серым лицом.
Он молча прошел на кухню. Сел на табуретку.
Людмила Сергеевна просто стояла рядом, не включая верхний свет.
— Она… она сказала, что если я сейчас поеду к тебе… то могу не возвращаться.
Он смотрел в стол.
— Я… Мам. Прости меня.
Он поднял на нее глаза.
— Я не хотел врать.
— Но соврал.
— Ника сказала… она сказала, что ты все равно обидишься. Что если сказать правду, ты будешь дуться, а если соврать — посидишь и успокоишься. Что так проще.
Людмила Сергеевна молчала.
Вот она, паутина манипуляций. «Проще».
— Она сказала, что твой юбилей — это «не такая уж дата». Не то что у ее мамы. Что у Полины Андреевны гости, статус, а у тебя что? Соседка Лена?
— А ты? — тихо спросила она. — Ты тоже так думал?
Вадим долго молчал.
— Я устал, мам. Я так от всего этого устал.
Он закрыл лицо руками.
— Я просто хотел, чтобы… чтобы все были довольны. А получилось…
Он всхлипнул. Глухо, по-мужски, один раз.
— Прости, что я не приехал. Я… я должен был. Я очень виноват.
Она смотрела на его широкую, поникшую спину.
Ее идеалы не совсем рассыпались. Он был ее мальчиком. Просто слабым. Запутавшимся.
Людмила Сергеевна подошла и положила руку ему на плечо.
Не для того, чтобы простить немедленно. А для того, чтобы дать опору.
— Тебе решать, Вадим. Как тебе жить.
— Я… я не знаю.
— Но со мной — только честно.
Он кивнул, не поднимая головы.
— Можно я… просто посижу у тебя немного?
— Посиди.
Она достала из шкафчика старую, любимую чашку и заварочный чайник.
— Давай я сделаю нам чай.
Прошло полгода.
Квартира Людмилы Сергеевны давно выветрилась от стерильного, чужого запаха «полезной вещи».
Пахло по-прежнему — книгами, немного валокордином и сушеным зверобоем.
После той ночи многое изменилось.
Нет, Вадим не ушел от Вероники. Людмила Сергеевна этого и не ждала. У них была ипотека, общие дела, вросшие друг в друга привычки.
Манипуляторы не отпускают свою «жертву» так просто.
Но изменился сам Вадим.
Он стал приезжать.
Не «забегать на пятнадцать минут», а приезжать по-настоящему.
Каждую субботу, во второй половине дня. Он привозил творог с рынка или ее любимый вишневый рулет.
Они сидели на кухне.
Он рассказывал про работу. Про то, что хочет поменять машину. Про нового коллегу.
Он ни разу больше не пожаловался на Веронику.
И ни разу больше не солгал.
Людмила Сергеевна тоже изменилась.
Ее идеалистическая вера в непогрешимость сына исчезла.
Она больше не ждала его звонка, как приговора или помилования. Она просто жила.
Она видела перед собой не «Вадика-студента», а взрослого, уставшего мужчину, который отчаянно пытался удержать равновесие.
Их отношения, очищенные от лжи, стали сложнее. Но они стали честными.
Она вернула себе не сына — она вернула себе достоинство.
В одну из таких суббот, когда они пили чай с тем самым вишневым рулетом, у Вадима зазвонил телефон.
Людмила Сергеевна увидела имя на экране — «Котик».
Она внутренне напряглась, но продолжила размешивать сахар.
Вадим вздохнул и нажал на кнопку.
— Да, Ника.
Он слушал. Его лицо становилось серым, как в ту ночь.
— …
— Нет. Я у мамы.
— …
— Вероника, я сказал, что буду у мамы в субботу. Мы договаривались.
— …
Вадим прикрыл глаза.
— Это не значит, что мне наплевать. Это значит, что я у мамы. Я приеду домой вечером, как и обещал.
Он сбросил звонок и положил телефон на стол экраном вниз.
Повисло напряжение.
— Извини, мам.
— Ничего, сынок, — спокойно ответила она. — Положи себе еще рулета.
Вадим посмотрел на нее.
В его взгляде была благодарность.
Он не просил ее о помощи. Он не жаловался.
Он просто сделал свой выбор. И этот выбор был — сидеть здесь, на ее кухне, и пить чай.
Людмила Сергеевна смотрела на его руку, тянувшуюся к рулету.
Она поняла, что та ночь была не концом. Она была началом.
Ее семидесятилетие, которое он пропустил, стало его точкой взросления.
Сын, которого она так любила, наконец-то перестал быть мальчиком.
